2012-12-17 10:57:54
После Безыменского десанта Липилина отправили в госпиталь. Но пробыл он здесь недолго. В это время части 44-й армии встретили ожесточенное сопротивление вражеских войск на подступах к Мариуполю и взять с ходу промышленный центр не смогли. Тогда командование приняло решение высадить западнее города десант, чтобы перерезать дорогу на Бердянск и захватить порт.
Обеспокоенный диверсионными действиями моряков, противник вынужден был снять с фронта целый батальон, чтобы покончить с дерзким подразделением. Утром, наскоро окопавшись восточнее Мангуша на высоте 68,2, морские пехотинцы приняли неравный бой. Основной удар гитлеровцы направили из поросшей кустарником лощины, как раз сюда Ольшанский отправил держать оборону Липилина и других пулеметчиков.
Четыре атаки отразили десантники за этот, казавшийся бес-конечным, день. Во время одной из них близкий разрыв оглушил Липилина, и он, упав, даже не слышал, что огневой налет кончился, и на позиции опять повалили немцы. И когда, стряхнув с себя землю, он нашел в себе силы подняться, то увидел, что фашисты бегут в метрах двадцати, наискосок от его окопа. Похоже, что самого Константина они не заметили. Но едва моряк высунул голову, один из гитлеровцев на бегу выпустил в него очередь из автомата. К, счастью, мимо. А в это время Липилин успел оттянуть затвор пулемета и почти в упор расстрелял фашистскую цепь. Немцы не выдержали и побежали вниз. Перед его окопом осталось больше тридцати трупов…
Приближался долгожданный вечер. Но и он не принес отряду облегчения. Уже начало смеркаться, когда к месту боя подошла еще одна вражеская колонна автомашин. Положение десантников становилось угрожающим. Тогда Ольшанский принял решение отходить с высоты сразу после наступления темноты, разбив отряд на четыре группы. А четырех добровольцев командир оставил в группе прикрытия: Липилина, Титаренко, Галанского и Доминичева. Все они прекрасно знали, что остаются здесь навсегда.
Прорыв десантники начали стремительно и без единого выстрела. Гитлеровцы вначале были просто ошеломлены одновременной атакой сразу в нескольких местах, но быстро опомнились и перешли в контратаку по флангам, стремясь замкнуть кольцо окружения. И тут группа прикрытия приняла весь натиск противника на себя. Нужно было продержаться хотя бы час.
Вот как рассказывает об этом бое корреспонденту флотской газеты сам Константин: «Вокруг нас теперь был сущий ад: темно, мины и снаряды рвутся, немцы орут, а мы курс держим правильный. Правда, трудней стало. Галанского тяжело ранило, осталось нас трое, да разрывными пулями немцы подожгли два диска: один на пулемете, а другой – в котлованчике, боезапасу стало меньше. Виктора Титаренко тоже ранило, он только согнулся, сжался и ухватился за глаз, а глаза уже нет – вытек. Виктор смотрит на меня и видит, что немцы прут и прут. Он тогда кричит: «Отбивайся, дружище, а я помогу». Мой слепнущий друг начал снаряжать диски, подготовлять гранаты. Я отбивался. Схвачу гранату, брошу – и к пулемету обратно. Титаренко еще раз тяжело ранило – теперь смертельно, но он поднялся, схватил автомат, крикнул: «Прощайте, товарищи!», пустил очередь и чтобы немцам не попасться, пустил пулю в себя. И остался я с Доминичевым, а возле нас лежал друг Виктор Титаренко. Как посмотрю на него, так он будто живой и будто говорит мне: «Отомсти гадам, Костя!» Я мстил за Титаренко и мстил. Не помню, по правде, что было дальше, но я косил немцев и косил. Потом только, когда прибежал ко мне связной и сказал: «Отходи, все в порядке», я поднял свой пулемет и, отбиваясь гранатами, ушел к своим».
Когда читаешь эти строки, понимаешь, что пословица «Один в поле не воин» – не о нем. Оказывается, воин, и еще какой воин! В том ночном бою Липилин, как атлант, взвалил на свои плечи непосильную ношу, не дрогнул, не ушел с позиции, больше часа отбивал атаки целого батальона, уничтожил более сотни гитлеровцев, выполнил приказ, спас жизни нескольким десяткам других десантников и в этом аду еще и сам жив остался. О чем он думал, когда добровольно остался прикрывать отход своего подразделения, что испытал, когда увидел гибель фронтового друга, как он дальше жил после всего пережитого? Трудно даже представить, что творилось на израненной взрывами высотке и в израненной душе молодого парня…
А на третьи сутки после этого боя остатки роты Ольшанского, громя отступающие обозы фашистов, вошли в Мариупольский порт, занятый другим десантным отрядом. И только тогда товарищи увидели, что Липилин ранен. Все это время он скрывал свои два ранения, пересиливая боль, не отставал от своих ни в походе, ни в боях. За эти бои капитан Котанов представил к званию Героя Советского Союза трех бойцов батальона – погибших Виктора Титаренко и Юрия Богдана и выжившего Константина Липилина.
4. Геройский «не герой»
Судя по всему, в это время авторитет Константина в подразделении был чрезвычайно высок. Еще бы, человек огромной силы и храбрости, гроза фаши-стов и верный друг, общительный, свой в доску моряк-черноморец. Даже позже о бойцах, стреляющих из ручного пулемета с двух рук, говорили, что они стреляют «по-липилин-ски». А тут еще без пяти минут Герой Советского Союза, первый в батальоне. Хотя многие десантники были представлены к наградам за августовские и сентябрьские бои, но его подвиг – уникален даже для дерзких в бою котановцев.
И вот тут в судьбе Липилина наступает крутой поворот. Героя он так и не получил, да и к тому же в боевых действиях батальона больше не упоминается. Правда, по одним источникам, он участвует в Бердянском десанте, но больше никаких сведений о нем нет.
В чем причина? Говорят, что сам командующий Азовской военной флотилией в наградных листах зачеркнул слова «Герой Советского Союза» и написал: «Орден Отечественной войны 1-й степени Юрию Богдану и Виктору Титаренко, а Константину Липилину – орден Красного Знамени». На вопрос же комбата, почему такой подвиг не отмечен званием Героя, вроде бы Горшков ответил: «Это тоже высокие награды за их подвиг!»
Сейчас, по прошествии почти семидесяти лет, трудно объяснить мотивы командующего, но все же есть две версии, почему Липилин так и не получил самую высокую награду.
Первая. «Рановато» Костя геройствовал в Приазовье. Массовое награждение Героями началось немного позже, за форсирование Днепра. А до этого Президиум Верховного Совета СССР крайне скупо присваивал это звание, к тому же живым. Это прекрасно знали на фронте, поэтому часто, чтобы хоть как-то отметить достойных, командование награждало их своей властью. И «Красное Знамя» – это самая высокая награда, которую мог вручить Горшков Липилину.
Но есть и вторая версия, которую после войны озвучивал сам Константин в узком кругу. Вроде бы после того, как наградные документы уже были составлены, произошел инцидент, перечеркнувший его фронтовую биографию в 384-м обмп. К ним в подразделение назначили нового командира, который стал буквально изводить подчиненных мелкими придирками.
Морские пехотинцы – народ особый: и в бою для них не было преград, и после боя их поведение не очень вписывалось в параграфы устава. Многие из них шли в атаку, сменив пилотки на бескозырки, оставшиеся как память кораблей, на которых они до этого служили. Хотя это было и не положено. А в Таганрогской операции вообще произошел случай, не вписывающийся ни в какие военные каноны. Когда после завершения десанта была проведена проверка наличия личного состава в строю, то оказалось, что численность отряда увеличилась на тридцать человек по сравнению с той, что была в начале операции. Оказывается, узнав о предстоящем десанте, некоторые моряки тайно проникли на катера, чтобы только пойти в бой вместе со своими товарищами.
Командир батальона вспоминает, что не знал, что ему делать: сердиться или радоваться. С одной стороны налицо нарушение приказа, за что можно и под трибунал отдать. А с другой – не в тыл же они бегали, а в самое пекло пошли. Некоторые из них были достойны награждения. Тогда комбат, сам бывалый фронтовик, оборонявший Севастополь и воевавший на Малой Земле начальником штаба у самого Цезаря Куникова, не стал обращать внимание на эти «вольности» подчиненных. А позже с гордостью вспоминал об этом случае как доказательстве особой храбрости и удали бойцов батальона.
Но это – Котанов. А были и другие. Вот один из них и устроил бойцам-десантникам форменный «террор», не гнушаясь даже оскорблениями в их адрес. Закончилось это печально. Когда он, вдобавок ко всему прочему, обозвал Липилина трусом, тот не выдержал, схватил его в охапку и бросил в топку бронекатера, где офицер и сгорел заживо.
За это полагался расстрел, но Константина спасли его подвиги, совершенные в предыдущих боях, да сослуживцы с командованием, грудью ставшие на защиту старшего краснофлотца. В результате дело удалось замять, но Героя он уже не получил и к тому же был переведен из батальона, от греха подальше.
Сегодня, когда прошло столько лет, трудно оценить правдивость этого рассказа. Конечно, гроза фашистов, раненный и контуженный в предыдущих боях, видевший смерть боевых товарищей, да еще и обладавший обостренным чувством справедливости, мог и не такое утворить. Но есть одно «но». В период Великой Отечественной войны бронекатера, входившие в состав Азовской флотилии, были оснащены двигателями внутреннего сгорания, работавшими на солярке. И таких топок, куда можно было кинуть человека, на них, скорее всего, не было. Хотя здесь я не специалист, и утверждать со стопроцентной уверенностью этого не могу. Но, вероятно, какой-то серьезный инцидент с участием Липилина, который отразился на его дальнейшей судьбе, все-таки имел место.
Однако попасть в другую часть Константин мог и по более прозаической причине – из госпиталя, куда он был отправлен по окончании Мариупольской операции.
После этого сведения о его участии в боях становятся весьма скупыми и отрывочными. После излечения он служит на бронекатере башенным комендором, участвует в высадке одного из керченских десантов. После освобождения города снова воюет в морской пехоте, в 386-м батальоне, в составе которого освобождает Севастополь. Там и был он тяжело ранен в грудь, одна из пуль автоматной очереди, прошившей богатыря, прошла буквально в сантиметре от сердца. А еще осколком оторвало четыре пальца на левой руке. День Победы встретил в госпитале, имея к этому времени 26 ранений.
Есть один эпизод, красочно описывающий севастопольский период службы Липилина, о котором он сам вспоминал. Отправили его вместе с другим сослуживцем в разведку – подразделению позарез нужен был «язык». Выпили разведчики по стакану спирта и поползли на задание. Подползли они к вражеским окопам, а там двое немцев свои так сказать естественные надобности оправляют. Взял Константин обоих за шкирку и понес. По немцу в каждой руке. Видимо, вражеские солдаты так испугались и самого факта пленения, и вида великана, у которого хватало сил, чтобы нести их двоих одновременно, что даже о своих автоматах забыли. Так оружие и побрякивало на их груди, когда разведчик буквально внес их в расположение своей части.
Но командир остался недоволен.
– Ты кого принес? – Начал он отчитывать Липилина. Это же солдаты! Что они знают? Мне офицер нужен!
– Давай еще стакан спирта, – ответил Костя, – будет и офицер.
Выпил второй стакан и той же ночью добыл еще одного «языка» – уже офицера.
Не знаю, может, в этом рассказе есть определенные преувеличения, но то, что воевал Липилин героически и, если хотите, бесшабашно. Свидетельством тому – его фотография, которая была размещена в музее героической обороны и освобождения Севастополя до его реконструкции в середине 60-х годов. Так говорили земляки героя. Потом, правда, ее почему-то сняли.
А после госпиталя, когда уже закончилась война, Константин был по ранению списан из флота. И вместе со своей женой, которую он встретил тоже здесь, вернулся на родину, на берег Днепра.
(Окончание следует).
Сергей Шведко. http://www.rp-ua.com